Ах, видеть бы мне глазами сокола, и в воздух бы мне на крыльях сокола,
В той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около...
Когда Мирослава очнулась от тяжелого сна без сновидений, за стенами шатра занимался новый день. Огонь в очаге кто-то заботливо поддерживал, но она все равно дрожала в легкой одежде и сердце испуганно заходилось в груди от мысли, что неизбежно последует после ее приезда и скорый брак, и подневольная же брачная постель. Однако долго предаваться своим страхам Мирослава не …. Полог шатра заколыхался и вчерашняя девушка в сопровождении Талуя-ага.
- Доброго утра, хатун! – он сделал знак девушке и та ловко достала из маленькой резной шкатулки костяной гребень. – Айрун поможет Вам одеться.
Теперь он лучше рассмотрел княжну, с удовлетворением отметив тонкий стан и холмики небольшой округлой груди. Не дитя, как первая жена хана, а взрослая уже девушка, если боги будут милостивы к ней, уже к следующему лету родит она наследника Темуджинов, и тем упрочит и свое положение, ибо Нэргуй-хатун еще нескоро подарит своего повелителю детей. Княжна, раскрасневшаяся со сна, смущенная их приходом, подняла на него глаза, и Талуй-ага увидел, что они чистейшего синего цвета, как небо над Дэшт-кипчак, не омраченное облаками.
Воистину, эта славянка способна очаровать хана! Потому Талуй-ага был с ней особенно приветлив этим утром, но княжна даже не улыбнулась, глядела настороженно, как пойманный в ловушку зверек. А управителю ханского гарема нужно было так много вбить в ее хорошенькую головку: как встать, приветствовать хана, каков будет сокровенный обряд, как надлежит отвечать ей… Да разве можно за один день подготовить человека, чуждого их обычаям! и он мысленно вознес мольбу Тенгри.
Когда наконец девушки Талуй-ага оставили княжну одну, было уже за полдень. Непрошенные воспоминания о ленивых послеполуденных часах отцовом тереме прокрались сквозь плотную ткань шатра и ужалили острой болью прямо в сердце. Мирослава так и застыла в горестной своей тоске. Былинка, которую гнет ветер, вот кто она здесь! И назад прежнюю жизнь не воротишь. Она хотела бы думать об отце и Предславе, но мысли эти несли с собой темную тоску и обессиливали ее. Так и стояла Мирослава посреди чужого шатра, как между двух жизней: из старой уже шагнула, в новую еще не ступила. Княжна не услыхала шума снаружи, и когда пригибаясь в шатр ее вошел высоки темноволосый мужчина, она вскрикнула, руки ее метнулись к распущенным по плечам волосам, но не было ни ленты, ни поволоки. Мужчина усмехнулся, его темные глаза глядели на нее тяжело и жадно, и Мирослава совсем смутилась.
- Здравствуй, Предслава Мстиславовна, - наконец сказал он, чуть наклоняя голову, и Мира догадалась наконец, кто перед ней! Хан! Она задохнулась, и от того, что назвал он ее именем сестры, и потому, что оказался вовсе не страшным зверем, не нашлась, что ответить, и тоже поклонилась ему. Хан подошел так близко, что ее окутали чужие запахи: конский, запах железа и степной пыли. Ей видно было шрам у него над бровью, насмешливые глаза смотрели на нее в упор.
- Пойдем, княжна, на волю, поди устала сидеть в шатре, как в клети птица.
Он пропустил ее вперед наружу, где ласково обняло ее лицо жаркое солнце. Почти не запомнила Мирослава с дороги ни кочевья, ни цветных островерхих шатров, усыпавших сухую степь. Теперь она во все глаза глядела на них, полной грудью вдыхая жаркий степной воздух. Хан подвел гнедую лошадь с плетеной красной уздечкой, легко вскочил в седло, и прежде чем Мирослава успела протестовать, его сильные руки подхватили ее и подняли в воздух. Баяр посадил ее в седло перед собой, крепко обняв одной рукой, второй тронул лошадь. Рука у него была большая и теплая, ей слышно было, как сильно и размеренно стучит его сердце. Чутко прядая ушами, кобыла вышла за изгородь, окружавшую шатры, и перед ними раскинулось покрывало степной травы. Будто невидимая чья рука расшила его золотой да пестрой нитью, там переливаются ковыль и горечавка, тут небольшие холмы, поросшие рыжей травой. Хан пустил лошадь рысью, и у Мирославы, никогда прежде не ездевшей верхом, занялся дух. Сладко и страшно замирало сердце, но рука, державшая ее стан, успокаивала, и Мирослава сама не заметила, как склонила голову на его плечо. А высоко в небе над ними, широко раскинув могучие крылья, парила большая бурая птица.
Они спустились в маленькую лощину, всю заросшую диким цветом, и хан осторожно ссадил ее на землю, отпустив кобылу пастись.
Подошел к ней близко-близко, его ладони тяжело легли ей на плечи. Мирослава покорно стояла, желая одновременно и убежать и остаться. Он наклонился к ее щеке.
- Не бойся меня, княжна. Я тебя не обижу, Предслава…
Сердце металось в груди, подобно перепуганной птице, ее охватила странная истома, и Мира ждала и жаждала чего-то, сама не понимая, что с ней. Хотелось только, чтоб он не отнимал ладоней и продолжал говорить ласково и тихо. Но мысль, что вот она, изяславская княжна, как последняя дворовая девка, стоит тут и слушает эти речи, охолонула ее. Она дернула плечами, но он не отпустил ее.
- Ты – как норовистый жеребенок, - шепнул он со смешком, который опалил ее щеки жарим румянцем. – Им не нравится ни седло, ни узда, но рано или поздно они привыкают к руке всадника. – Его длани на ее плечах будто потяжелели, не двинуться. Хан развернул ее лицом к себе, приподнял пальцами ее опущенный подбородок. Все ближе его лицо с тонким шрамом над бровью, взгляд его жег княжну и она зажмурилась, послушно подняв голову. Ее губ коснулись чужие губы, ласково и осторожно, потом щек и сомкнутых ресниц. Никогда, никогда прежде Мирослава не чувствовала ТАК, ее всю сотрясали удары обезумевшего ее сердца, жаркими кругами ходила по телу кровь.
Она открыла глаза и увидела, что хан отстранился, смотрит на нее насмешливыми темными глазами, смешалась.
- Нам пора возвращаться, - с сожалением сказал он, сажая ее в седло. – А то Талуй-ага разгневается, что я увез тебя
накануне нашей свадьбы.
«Свадьбы, нашей…» Эти слова опалили ее сокровенным смыслом предстоящего, но больше не пугали Мирославу. Под мерную иноходь кобылы она задремала, и в полусне чудился ей тот поцелуй, перевернувший все, разделивший на мужское и женское. Мирослава сама не понимала еще, что он разбудил ее, томительно и тревожно сжималось в груди сердце, жаждая любви и ласки, перешагнула она ту грань, за которой осталось безмятежное девичество в родительском тереме, нетерпеливо встречала новую жизнь. Напоследок Мира оглянулась: птица все еще парила в раскаленном добела небе...
И не удивительно - красив хан, руки большие, сильные, губы мягкие... как устоять?!
Вот лоханулась-то... 
некрасиво, конечно, получилось... ведь так хорошо встретил хан свою невесту, и вдруг такая лажа в день свадьбы 
